Работа с гневом в группах. Современный аналитический подход

Jacob H.Kirman

Working with Anger in Groups. A Modern Analytic Approach



Джейкоб Х. Кирман

Работа с гневом в группах. Современный аналитический подход



Джейкоб Кирман — штатный сотрудник Центра передовых исследований в области психологии групп в Нью-Йорке, а также штатный сотрудник и практикующий ведущий тренинговых групп в Центре современных психоаналитических исследований в Нью-Йорке, кроме того, он ведет в Нью-Йорке частную практику.



Краткое содержание



В статье дается краткий исторический очерк развития современной психоаналитической психотерапии в работе с пациентами, страдающими шизофренией или находящимися в пограничных состояниях, обсуждаются основные темы, затронутые в ранних работах об этом терапевтическом подходе, с точки зрения их применимости в групповой терапии. В том числе обсуждаются понятия о нарциссической защите, нарциссическом переносе, присоединение и подкрепление защит, эмоциональная коммуникация и отход от классического психоаналитического подхода, делающего упор на интерпретацию и инсайт, в пользу стратегии, дающей пациенту возможность конструктивно обращать все свои мысли и чувства в слова. Эти принципы обсуждаются с точки зрения трех видов проблем с гневом, которые возникают в терапевтических группах: это деструктивный гнев участников группы, направленный на их собственное эго, выражение гнева на ведущего группы в рамках отрицательного переноса и гнев на других участников группы, выражающийся деструктивно. Наконец, рассматривается и гнев самого ведущего и его выражение в группе. Кроме того, в статье сравниваются современный аналитический подход и классическая фрейдистская позиция, а также «Я»-психология Кохута.



Согласно одному недавнему обзору литературы, в своей работе аналитики оказываются меньше всего готовы именно к столкновению с гневом — и со своим собственным, и с гневом у пациентов (Coleman, 1993). Хотя распознать и терапевтически проработать гнев и ненависть для терапевтов всегда будет сложной задачей, в некоторых психотерапевтических школах этой проблеме уделяется особое внимание. По сравнению с большинством течений школа современного психоанализа с самого начала своего существования подчеркивала важность подобных чувств как в психопатологии, так и в психотерапии. Движение зародилось в пятидесятые годы, когда Хайман Спотниц начал работу с направленной вовнутрь агрессией у пациентов-шизофреников (Spotnitz, 1961; Spotnitz, Nagelberg, and Feldman, 1953, 1956).

Фрейд причислял шизофрению к «нарциссическим неврозам», при которых нездорово возбуждается либидо: либидо смещается с объектов внешнего мира и нарциссически, избыточно сосредотачивается внутри эго, и в результате возникает замкнутость и чувство собственного превосходства. Спотниц, однако, заметил, что основной конфликт у пациентов-шизофреников состоит в том, что у них вовнутрь направлена агрессия, а не либидо. Пациенты страдали отнюдь не от избыточной любви к себе, они слишком сильно себя ненавидели. Разработка действенного терапевтического подхода к подобным «нарциссическим неврозам» стала главной заботой школы современного психоанализа, а для этого необходимо было работать с гневом и ненавистью во всей их многоликости. Поскольку Спотниц (Spotnitz, 1952, 1960, 1961а) был также одним из первопроходцев психоаналитической групповой психотерапии наряду с другими сторонниками современного психоанализа (напр. Meadow, 1977, 1985; Ormont, 1962, 1968; L. Rosenthal, 1968, 1971), этот подход с самого начала применялся не только в индивидуальной терапии, но и в группах.

В начале этой статьи будут сформулированы общие принципы, которые легли в основу современного аналитического подхода, а затем мы обсудим их применение в группе. Будут описаны приемы для работы с тремя разновидностями проблем, где задействован гнев: это гнев, деструктивно направленный на самого себя, отрицательный перенос и гнев, деструктивно направленный на других. Наконец, мы уделим некоторое внимание гневу у ведущего группы. Учитывая контекст, в котором публикуется эта статья, некоторое внимание будет также уделено отличиям от классического психоанализа и от методов Хайнца Кохута.



СОВРЕМЕННЫЙ АНАЛИТИЧЕСКИЙ ПОДХОД



Современный анализ, как и классический психоанализ, — это непрямая форма терапии, поскольку оба эти подхода не пытаются прямо добиваться желаемого поведения, а работают со скрытыми психологическими препятствиями, которые мешают функционированию. Проработка внутренних препятствий ведется по мере того, как они проявляются в терапевтической ситуации в виде сопротивлений, особенно если они возникают в отношениях пациента и терапевта как сопротивления переноса. Классический анализ развился на основе работы Фрейда с истерическими и обсессивными неврозами (Фрейд называл их «неврозами переноса»), тогда как метод современного психоанализа сформировался под влиянием опыта работы с шизофренией и пограничными состояниями (по Фрейду — «нарциссические неврозы»), который накопил Спотниц. Как и Фрейд на много лет раньше, Спотниц отметил, что при работе с подобными нарциссическими расстройствами нельзя рассчитывать на положительный объектный перенос или на рациональное наблюдающее эго, склонное к сотрудничеству, которые необходимы для успеха психоаналитических приемов при работе с неврозами переноса. Спотниц отстаивал ту точку зрения, что пациенты, которым свойствен нарциссизм, не откликаются на классические психоаналитические приемы. Однако он не разделял классических фрейдистских представлений о том, что воздействовать на таких пациентов психоаналитически вообще невозможно. Напротив, Спотниц разработал приемы, приспособленные под их защиты и более соответствующие их конкретным нуждам, и при этом не стал полностью отказываться от основной психоаналитической стратегии работы с сопротивлениями и, в частности, с сопротивлением переноса. На ранних стадиях его деятельности в этом направлении были сформулированы пять основных принципов современного анализа.

1. Разрешение нарциссической защиты. Спотниц пришел к выводу, что главная цель психотерапии при шизофрении — разрешение конкретного паттерна защиты, который предполагает, что для защиты объектов пациент направляет мощный поток ярости на себя самого; этот паттерн Спотниц назвал «нарциссической защитой» (Spotnitz, 1961 b). Он предположил, что у таких пациентов в доэдипальные годы развилась сильнейшая ненависть к первоначальному объекту любви, а также убеждение, что если они выразят свою ненависть, это уничтожит сам объект либо их отношения с ним. Чтобы защитить ценный для них объект, такие пациенты интернализировали свою ярость и отвернулись от внешнего мира, воздвигнув «стену нарциссизма» (Freud, 1917, стр. 423), что привело к пагубным последствиям: они лишились возможности в дальнейшем удовлетворять свои потребности в созревании. А чтобы еще лучше обеспечить безопасность объекта, они зачастую уничтожают собственные чувства и грубо искажают свои когнитивные процессы, поскольку на защиту тратятся те силы, которые при другом положении дел были бы направлены на созревание. Терапия постепенно обращает вспять этот паттерн нарциссической защиты в пределах переноса, и тогда высвобождаются силы на то, чтобы возобновить контакт с окружением, позволяющий удовлетворить потребности в созревании. Помочь пациентам с нарциссическими защитами соприкоснуться со своим гневом и без опасности для себя и других перенаправить его обратно в объектный мир стало, таким образом, одной из первых целей современного психоаналитического подхода.

2. Развитие нарциссического переноса. Чтобы достичь этой цели, то есть обратить нарциссическую защиту, нужно заново пробудить у пациента ранние эмоциональные отношение с материнским объектом в терапевтической ситуации — то есть, коротко говоря, добиться переноса. Первые же результаты, которые наблюдал Спотниц в своей работе, противоречили преобладающему в те годы классическому психоаналитическому представлению о том, что у пациентов-шизофреников перенос не формируется. Спотниц (Spotnitz, 1961b, 1985) отметил, что при определенных условиях у них могут возникать — и возникают — мощные переносы на терапевтов, однако это нарциссические, а не объектные переносы¹. То есть пациент был крайне одержим собой, а аналитик воспринимался скорее как часть «Я» пациента, нежели как отдельная личность с другими мыслями и чувствами. Тем не менее при применении соответствующего терапевтического подхода можно наладить сильнейшую эмоциональную связь, напоминающую привязанность младенца к матери в симбиотической фазе, когда мать еще не воспринимается как отдельная личность. Подобные «нарциссические переносы», как назвал их Спотниц, возрождают в терапевтической ситуации плодотворные эмоциональные отношения первых нескольких лет жизни и тем самым позволяют им восстановить способность к созреванию. Всячески способствовать подобным нарциссическим переносам и сохранять их столько, сколько нужно для достижения терапевтической цели, — отличительная черта современного анализа.

3. Присоединяться к защитам, а не интерпретировать их. В противоположность классической психоаналитической методике, которая полагается в основном на интерпретацию и конфронтацию, современный аналитический подход зачастую поддерживает и подкрепляет защиты у пациента, склонного к нарциссизму. Спотниц обнаружил, что для таких пациентов характерна плохая изоляция эго с крайне хрупкими защитными структурами. Вербальная интерпретация их психического функционирования была не просто бесполезна, но зачастую воспринималась как угроза вторжения и подрыв их шаткой психической организации и нередко вела к тревоге, дезориентации или нарциссической травме. Хрупкая защита таких пациентов нуждалась не в интерпретации и конфронтации, а в подкреплении, а их неадекватная способность изолироваться — в усилении. Пока пациент не наберется сил настолько, чтобы обходиться без подобных защит, аналитику стоит их подкреплять или «присоединяться» к ним. Как мы увидим чуть позже, многие приемы современного анализа нацелены на терапевтическую работу над разрешением сопротивлений с одновременной поддержкой защитной системы пациента. Приемы наподобие объектно-ориентированных вопросов, контактного функционирования и отзеркаливания мы обсудим далее.

4. Эмоциональная коммуникация. Современный анализ сосредоточен в гораздо большей степени на эмоциональной коммуникации между аналитиком и пациентом, чем на манифестном, словарном значении слов, которые произносит та или иная сторона². Спотниц отметил, что пациентам, фиксированным на первых годах жизни или регрессировавшим в этот период, свойствен не только нарциссизм, но и в значительной степени довербальность. То есть хотя с интеллектуальной точки зрения они пользуются языком и понимают его, слова терапевта влияют на них не так сильно, как чувства. То, что вербальная коммуникация оказывает на шизофреников относительно слабое действие, отметил еще Фрейд: «то, что он [аналитик] говорит, оставляет их холодными, не производит на них никакого впечатления» (Freud, 1917/1963b, стр. 447). Однако чувства терапевта и чувства, которые он вызывает у пациента, с гораздо большей вероятностью окажут на пациента существенное воздействие.

5. Помогать пациенту говорить все. Исследование, а не объяснение — это последний и самый главный принцип этой методики, поскольку Спотниц обнаружил, что применение интерпретации в попытке добиться инсайта при работе с такими пациентами ни к чему не приводит, и сосредоточился на другой цели: помогать пациентам говорить, то есть разрешать сопротивления, которые блокируют прогрессивную вербальную коммуникацию. Задача пациента оставалась примерно такой же, какой требует фундаментальный закон психоанализа, сформулированный Фрейдом: «говорить все» (за тем исключением, что аналитик старается не пробить определенные защиты, необходимые для целей терапии, и в таких случаях тот или иной пациент не должен говорить тех или иных вещей — а иногда и ничего вообще, — и это соблюдается столько, сколько потребуется). Однако задача аналитика по сравнению с классическим анализом существенно изменилась. Шерман (Sherman, 1983) говорил, что современный анализ — это метод исследования, а не объяснения. Интервенции аналитика нацелены на то, чтобы помогать пациенту облечь свои мысли и чувства в языковые средства, а не объяснять ему, что с ним происходит.



На смену объяснениям и интерпретации приходят исследовательские, в первую очередь объектно-ориентированные вопросы. Терапевт может задавать вопросы о других людях или о себе самом, чтобы пробудить у пациента чувства и впечатления, а не делать замечания о функционировании пациента. То есть аналитик

«Оберегает хрупкое эго пациента, избегая эго-ориентированных замечаний, а вместо этого сосредотачивается на объектах, в том числе и на себе самом, тем самым начиная процесс перенаправления внимания и импульсов пациента во внешний мир. Если пациент тревожится или атакует сам себя по поводу своего поведения на сессии, аналитик спрашивает его: «Ну, как у меня все получается сегодня?» При помощи этого просто вопроса он перенаправляет внимание с эго пациента, которым тот и без того болезненно зачарован, предлагает пациенту критически высказаться в свой, то есть аналитика, адрес и показывает ему, что и у него тоже есть сомнения по поводу собственного функционирования, способствуя тем самым возникновению нарциссического переноса» (Kirman, 1986, стр. 39).

Утверждения закрывают те или иные темы, а вопросы помогают их поднять. Любой вопрос, даже эго-ориентированный («Вы к ней ревнуете?») пациент может отринуть («Нет, конечно!»), однако с меньшим риском навредить терапевтическим отношением и не с такой сильной потребностью в ложном согласии со своим «Я». Процесс, при котором сфера психического контента, облекаемого в слова, становится все шире и шире, помогает укрепить и интегрировать эго пациента, а эмоциональное взаимодействие с терапевтом, необходимое, чтобы разрешить все сильнее проявляющееся сопротивление тому, чтобы говорить все, составляет процесс созревания. В результате может возникнуть и инсайт, однако при работе с нарциссическими, а особенно доэдипальными пациентами инсайт редко приводит к терапевтическим переменам.



Применимость метода и наблюдающее эго



Хотя приемы современного анализа первоначально были разработаны для лечения пациентов-шизофреников или в пограничных состояниях, оказалось, что этот подход весьма полезен в самых разных ситуациях. Даже у пациентов с относительно легкими диагнозами, как, собственно, и у всех нас, иногда случаются моменты и периоды крайне инфантильного функционирования, и в такие времена рациональное наблюдающее эго практически не доступно. Даже собственно гнев может быть выражен в негативизме и отказе сотрудничать в самой разной степени. В такие периоды интеллектуальные способности эго могут функционировать в качестве защиты, чтобы отгородиться от чувств и не способствовать инкорпорации инсайтов, которые вызывает терапевт, а, напротив, обесценить их и свести на нет. Всякий раз, когда терапевт не может полагаться на наблюдающее эго, способное искренне сотрудничать и целесообразно перерабатывать интерпретации, методы современного анализа часто оказываются полезнее традиционных рациональных интерпретаций. Речь в этой статье идет в основном об интервенциях, свойственных именно современному психоанализу, однако следует отдавать себе отчет, что арсенал современных аналитиков этими интервенциями не ограничивается. Когда пациенты сотрудничают с терапевтом на более высоком уровне, современный аналитик, как и другие терапевты, применяет и интерпретации, и другие более привычные подходы.

Тем не менее, когда современные аналитики перестают в прежней степени опираться на силу убеждения, свойственную объективной рационализации, и при этом хотят вовлечь пациентов в работу на уровне чувств, это может привести к интервенциям, на сторонний взгляд довольно-таки непривычным. Может статься, что они будут иметь смысл только на эмоциональном уровне и с точки зрения их терапевтического воздействия на то или иное сопротивление. Как покажут примеры, приведенные далее, иногда такие интервенции идут вразрез с общепринятым терапевтическим протоколом и практически не находят рациональных объяснений на уровне «словарного значения».



Приемы современного анализа при работе с группами



Нацеленность современного анализа на направленную внутрь агрессию, нарциссический перенос, поддержку необходимых защит, сосредоточенность на эмоциональной коммуникации, осторожное применение интерпретации и упор на исследование, а не объяснение, разумеется, влияют на природу взаимодействия между ведущим группы и ее участниками. В других психоаналитических школах работа в аналитически ориентированных группах строится так, что ведущий, особенно если он нацелен на группу в целом, функционирует главным образом как наблюдатель и делает достаточно отстраненные интерпретации того, что происходит в душе у участников или при общении между ними, взирая на происходящее как бы сверху вниз и со стороны. Ведущий группы требует, чтобы участники группы либо немедленно, либо в конечном итоге поняли, что с ними происходит, и получили от этого пользу. Власть, данная ему переносом, применяется прежде всего для того, чтобы придать особый вес передаваемой информации и инсайтам, в том числе и инсайтам по поводу природы искажений, которые вызывает перенос. А ведущий группы в духе современного анализа в меньшей степени полагается на способность наблюдающего рационального эго преодолевать сопротивления, поэтому он с меньшей вероятностью делает такие интерпретационные заявления. А поскольку он убежден в важности эмоциональной коммуникации, то меньше склонен отступать на позицию внешнего наблюдателя и комментатора. Он скорее вовлечется непосредственно в корректирующее эмоциональное взаимодействие, чья мощь и характер определяются переносом. Перенос применяется как уникальная возможность поспособствовать созреванию — возродить старую драму, но с новым объектом и с новым результатом, а следовательно, с пользой для пациента. Когда ведущий все же делает интерпретации, их эмоциональное значение для участника группы в рамках конкретной матрицы переноса-контрпереноса важнее их содержания. Может быть, полезную информацию предоставила отцовская фигура, которая раньше только подавляла? Может быть, фигура доминирующего отца продолжает своей высшей мудростью подрывать независимость пациента?

Современный групповой аналитик стремится разрешить у участников группы сопротивления тому, чтобы чувствовать, облекать в слова и интегрировать все мысли и чувства, которые возбуждают в них разнообразные переносы на ведущего и на товарищей по группе, а также помочь группе обеспечить участникам опыт, способствующий созреванию. Ведущий сосредотачивается на работе с групповыми сопротивлениями терапевтическому функционированию группы и индивидуальным сопротивлениям, но лишь постольку, поскольку сами участники группы не могут результативно их прорабатывать. В дополнение к собственному непосредственному влиянию ведущий поручает участникам группы оказывать терапевтическую помощь друг другу. Одна из задач аналитика — чувствовать, у кого из участников группы возникают идеи, чувства или инсайты, которые в данный момент необходимы другому участнику группы, и помочь этому человеку их выразить. Современный аналитик тщательно режиссирует взаимодействие в группе, налаживает обмен контрастирующими мыслями, чувствами, защитами, сопротивлениями с целью добиться наибольшего терапевтического эффекта (Ormont, 1993).



ГНЕВ, НАПРАВЛЕННЫЙ НА СЕБЯ. НАРЦИССИЧЕСКАЯ ЗАЩИТА



Главная проблема, привлекающая внимание современных аналитиков, — это работа с деструктивной агрессией, направленной на собственное «Я». Фрейд полагал, что эта проблема поддается его терапевтическому методу хуже всех прочих, если не считать психоза, для лечения которого, по мнению Фрейда, психоанализ вообще не годится (1938, стр. 173, 179-181). Современный анализ начинался именно с этих двух проблем, которые, как уже говорилось, оказывается, теснейшим образом связаны. Спотниц полагал, что в основе шизофренической реакции лежит нарциссическая защита, оберегающая ценный объект от убийственной ярости благодаря тому, что направляет эту ярость на самого пациента (Spotnitz, 1961b, 1985). Помимо шизофренической патологии, нарциссические защиты иногда приводят к саморазрушительным атакам в виде депрессии, соматических болезней и бесчисленному множеству прочих их разновидностей — саморазрушительному образу жизни, блокировке положительных чувств и чувств, связанных с либидо, ограничению контактов с окружающими, приносящих удовольствие и способствующих созреванию.

Роль объекта при нарциссической защите



Нарциссические защиты развиваются в первые годы жизни и вызваны страхом, что внешнее выражение гнева или ненависти приведет к утрате любви и разрушению отношений с необходимым объектом. Перечислим некоторые варианты подобных страхов.

1. Страх, что субъект будет наказан — уничтожен, покинут, эмоционально отвергнут.

2. Страх, что ярость субъекта (наделенная в фантазиях всемогуществом) может разрушить объект. Один пациент рассказал мне, что после того, как он в детстве повел себя «ужасно» и мать безудержно разрыдалась, он больше никогда «не вел себя плохо».

3. Страх, что простое внутреннее переживание ненависти к ценному объекту нанесет интрапсихический ущерб его «доброте», и субъект лишится «хороших» и «добрых» отношений с ним, которые ему так необходимы. Один мой пациент сказал, что «еще не готов» рассердиться на меня. Чтобы набраться для этого сил, ему нужно было получить «больше положительного опыта» в общении со мной — с хорошим мной.



В результате того, что в первые годы жизни пациент боится, что любимый объект будет уничтожен или испорчен либо бросит его, внешнее проявление гнева и ненависти намертво блокируется, поэтому любые терапевтические попытки изменить положение дел и помочь пациенту выражать отрицательные эмоции вовне обязательно должны сопровождаться надежными гарантиями, что в психотерапевтическом сеттинге подобной катастрофы не произойдет. Винникотт говорит, что способность некоторых пациентов при помощи терапии пробиться сквозь собственную эмоциональную изоляцию приводит к тому, что аналитик подвергается «максимальной деструктивности», и «зависит от способности аналитика пережить атаки, в том числе… дать понять, что никакого наказания не последует» (Winnicott, 1971, стр. 91). При работе с подобными пациентами групповой аналитик должен быть готов к тому, что его будут ненавидеть и стремиться уничтожить, и обязан донести до пациента, что переживет подобные нападки, не станет его наказывать и по-прежнему будет для него доступен. При подобной подготовке терапевт непременно заложит фундамент для правильной работы с пациентами, независимо от того, какие именно приемы он будет применять.

С теми, кто функционирует на нарциссическом или доэдипальном уровне, нужна особая осторожность, особенно в начале терапии, поскольку необходимо создать обстановку, в которой возможно развитие значимых эмоциональных отношений. Методы современного анализа специально рассчитаны на то, чтобы помочь пациентам наладить прочную связь с терапевтом и не опасаться, что он впадет в коллапс либо нанесет им травму или покинет их. В самом начале терапии этому способствуют следующие факторы:

1. Контакт налаживается лишь в том темпе и в той манере, какие диктует пациент.

2. Терапевт избегает конфронтации с пациентом, не подчеркивает, что он «отдельная личность», поскольку уже одно подобное чувство может быть пагубным для пациента.

3. Терапевт демонстрирует, что принимает пациента в том виде, в каком пациент воспринимает самого себя, и неважно, каков этот образ — положительный или отрицательный.



Применение присоединения и отзеркаливания



С целью способствовать нарциссическому переносу



Термин «присоединение» относится к самым разным приемам, которые позволяют пациенту почувствовать, что терапевт похож на него и потому не опасен. Восприятие и установки пациента не подвергаются сомнению, а терапевт задает нейтральные вопросы, которые исследуют воззрения пациента, однако не подрывают их. Терапевт делает замечания в том же ключе. Более того, он даже активно показывает пациенту, что они похожи, при помощи различных видов «отзеркаливания», отражения (Ormont, 1974, 1989; Spotnitz, 1985). Все подобные приемы способствуют развитию нарциссического переноса, при котором терапевт воспринимается как кто-то подобный пациенту, человек, с которым можно спокойно общаться, кто поймет пациента и кого впоследствии можно будет любить и ненавидеть (Margolis, 1979; Spotnitz, 1976, 1985).

Подобные приемы можно счесть манипулятивными. Этот вопрос очень многогранен и выходит за рамки нашей статьи, скажем лишь, что во многих отношениях эти приемы похожи на те, которые интуитивно применяют родители, понимающие, что знакомить детей со взрослыми «истинами» можно лишь постепенно. Фрейд говорил: «Некоторые невротики остаются настолько инфантильными, что с ними надо обращаться как с детьми и при анализе» (Freud, 1938, стр. 175). Такой подход полностью соответствует идеям Винникотта о переходных феноменах, о которых нельзя спрашивать, правда это или нет (Winnicott ,1971, стр. 11-14). Подобные феномены способствуют медленному и постепенному переходу ребенка из мира фантазий о всемогуществе в суровый взрослый мир общей для всех реальности. Некоторые пациенты обходятся и без этих приемов. И те пациенты, которым они не требуются в пределах нарциссического переноса, впоследствии создают более зрелый объектный перенос. В этот момент, вероятно, стоит начать применять привычные интерпретативные приемы, постепенно усиливая их взаимность.

С целью укрепить конкретные защиты



В дополнение к фундаментальной функции создания переноса у нарциссических пациентов присоединение применяется и для подкрепления конкретных защит в тех случаях, когда терапевт считает, что пациент слишком сильно боится каких-то внутренних событий или нападок со стороны товарищей по группе. Если, скажем, группа слишком напирает, чтобы заставить молчаливого участника говорить, терапевту следует сказать что-то вроде «Чтобы получить пользу от группы, говорить не обязательно» или «На вашем месте я бы пока не стал ничего говорить группе». Если пациента подталкивают к тому, чтобы признать какое-то чувство или порыв, а он на это пока не способен, терапевту стоит поддержать пациента: «Почему они обвиняют вас в том, что вы сердитесь (огорчены, обижены и пр.)? Может быть, они не угадали?» Зачастую подобное подкрепление защит парадоксальным образом помогает молчаливому пациенту заговорить, а пациенту, отгородившемуся от эмоций, признать, что у него есть то или иное чувство. Он ощущает, что его поддерживают, и поэтому может повести себя так, словно кто-то подоспел ему на помощь и занял место его защиты — и теперь можно отказаться от нее и попробовать что-то новое. Этот прием заставляет вспомнить старинную притчу о том, как солнце и ветер поспорили, кто сорвет с человека плащ, и ветер, сколько ни дул, не смог этого сделать — человек лишь поплотнее заворачивался в теплую ткань, — зато когда солнце ласково пригрело, человек скинул плащ по доброй воле.



С целью работы с негативизмом



Если пациенту свойствен сильный негативизм, присоединение поможет ему конструктивно себя вести — можно сказать, вопреки самому себе. Кестен (Kesten, 1955) пишет, как один подросток, который плохо учился в школе, начал хорошо учиться «назло», когда терапевт встал на его сторону. Как-то раз у меня была пациентка, которая на все твердо говорила «Нет» — поэтому она продолжала терапию только благодаря тому, что я постоянно задавал ей вопрос, предполагавший отрицательный ответ: «Ну что, со следующей недели мы прекращаем встречи?». Она всегда отвечала «Нет». Бессознательное стремление пациента свести на нет все усилия терапевта вполне можно обезвредить, если терапевт отметит, что этот случай кажется ему безнадежным, или предположит, что эта группа пациенту, наверное, не подходит. Таким образом пациент «победит» терапевта, достигнет своей цели (бессознательной) и больше не будет так сильно к ней стремиться (Kirman, 1986).



С целью выразить принятие



На сторонний взгляд может показаться, что присоединение — это жестокий прием. Например, если пациент, склонный атаковать самого себя, постоянно говорит аналитику, как он (пациент) плох, терапевт отвечает на это: «Да, вы и в самом деле страшный человек!» или что-то в этом духе. Хотя это на первый взгляд обидно, но если сказать это вовремя и с нужным чувством, такая фраза парадоксальным образом даст пациенту почувствовать, что его понимают и принимают даже таким ужасным, каким он кажется самому себе. Словарное значение этих слов состоит в том, что терапевт считает пациента страшным человеком, однако на эмоциональном уровне они означают «Я знаю, вы считаете себя плохим человеком, но даже если вы действительно плохой, вы мне все равно нравитесь». Если объяснить такому человеку, что он считает себя плохим, потому что нападает на самого себя, а делает он это из-за особенностей личной истории, это ни к чему не приведет. Не исключено, что пациент продолжит нападать на себя, но теперь уже за то, что он склонен нападать на себя или что так плохо сопротивлялся сторонним влияниям в первые годы жизни. Более привычные ободряющие фразы вроде «На самом деле вы гораздо симпатичнее, чем думаете» или «Вы мне все равно нравитесь» парадоксальным образом усиливают чувство отчужденности и отчаяния и заставляют нападать на себя еще сильнее. У пациента может возникнуть сознательно или бессознательно возникнуть следующая реакция: «Этот терапевт не понимает, каков я на самом деле, не может вынести мысли о том, каков я на самом деле. Видимо, я и вправду ужасен. Может, стоит притвориться, что я считаю себя приличным человеком, иначе нашим отношениям конец. Он говорит, я ему нравлюсь, но на самом деле он меня просто не знает. Придется мне притворяться другим, чтобы и дальше ему нравиться, пусть и незаслуженно». Разумеется, некоторых пациентов вполне утешают и прямые заверения терапевта, и подобные парадоксальные приемы им не нужны. Эти косвенные интервенции придуманы именно для тех, чья злокачественная ненависть, направленная на самих себя, не позволяет им воспринимать прямые положительные послания.



С целью перенаправить агрессию, нацеленную вовнутрь



Некоторым пациентам удается начать процесс выражения отрицательных чувств, если они всерьез огорчены и обижены и считают, что это чувство полностью оправданно. Винникотт рассказывает о том, как «В конце концов пациент пользуется недостатками аналитика, чтобы в рамках переноса отчасти выразить гнев, который вызвали у него недостатки его окружения в первые годы жизни» (Winnicott, 1963, стр. 258). Современные аналитики не полагаются целиком и полностью на собственные неизбежные и непреднамеренные неудачи и очевидные недостатки. При случае та же фраза «Вы страшный человек» может быть воспринята в рассогласовании с эго — как выражение крайней антипатии, выражать которую со стороны терапевта попросту непрофессионально, — так что у пациента появляется законный повод перенаправить часть агрессии со своего эго на «плохого» терапевта. Терапевт сам вызывает огонь на себя как на объект откровенно «плохой». Его цель — добиться, чтобы пациент почувствовал и сказал: «Это вы — страшный человек!» Если пациент в ответ на подобные интервенции гневается, а не обижается, эго-дистонное присоединение может сыграть роль в разрешении его нарциссической защиты.



С целью обеспечить пациенту объект, который хочет, чтобы его считали плохим



Ведущие групп в рамках современного анализа иногда находят полезным привлечь внимание пациента к недостаткам и неудачам группы или ведущего (Spotnitz, 1985). Это очень часто приносит пользу — например, когда терапия явно забуксовала и пациент погряз в беспомощности и самообвинениях (Epstein, 1984). Если участник группы жалуется на свою несостоятельность, на то, что он ничего не добился в жизни или в группе, ведущему стоит спросить, не подвела ли его группа или сам ведущий, что они должны сделать, чтобы помочь ему добиться успеха, ведь сам пациент старался как мог, не так ли? А терапия должна ему помочь, верно? Он ведь тратит на нее так много денег! Неужели она ему не помогла? Если задавать все эти вопросы с искренним интересом и внимательно выслушивать жалобы и пожелания пациента, он начинает чувствовать, что он не пария-неудачник в блистательном собрании счастливцев, что он не одинок, что остальные тоже неудачники и не он один за это отвечает, что здесь можно ожидать помощи, что, возможно, до сих пор все шло не так, как следовало бы, что он был вправе негодовать, что получил меньше, чем ему причиталось, и что сейчас он находится среди людей, которые адекватно воспримут его негодование. Он может корректно сообщить группе, что она должна делать, чтобы помочь ему, однако главное даже не это, а то, что это поможет ему перенаправить гнев с самого себя на окружение, которое неадекватно о нем заботится, то есть первоначальная патогенная ситуация превращается в свою противоположность.



КОХУТ, ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ ПЕРЕНОС И КЛАССИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ



Хотя в ходе анализа Фрейд нередко допускал, чтобы на него направляли достаточно сильную ярость (Freud, 1969), в его работах, посвященные методике, говорится, что отрицательный перенос следует отделить от аналитика (1912) и посредством генетических интерпретаций вернуть к изначальным объектам, оставив исключительно «безобъектный» положительный перенос. «Задача аналитика — постоянно отрывать пациента от опасной иллюзии [т.е. переноса], снова и снова показывать ему, что то, что он принимает за новую реальную жизнь, на самом деле лишь отражение прошлого (Freud, 1938, стр. 177). Фрейдистская позиция не позволяет пациенту слишком долго видеть в аналитике «плохой» объект. В сущности, пациенту говорят, что он неправ и у него искаженное восприятие. «Указывать» на подобные искажения — главное классическое применение переноса: дать пациенту «понять», как он воспринимает настоящее сквозь завесу прошлого.

Кохут критиковал подобную классическую аналитическую позицию. Однако то, как он рекомендует реагировать, также по-своему сводит к нулю отрицательный перенос у пациента.



Если пациент говорит мне, как его оскорбило мое минутное опоздание или то, что я недостаточно восторженно воспринял его гордый рассказ об успехе, надо ли мне говорить ему, что его реакция нереалистична? Надо ли объяснять, что восприятие реакции у него искажено и что он путает меня с собственным отцом или матерью? Или лучше сказать, что все мы очень чувствительны к поступкам окружающих, которые важны для нас не меньше, чем некогда родители, и что, учитывая, как непредсказуема была его мать и как равнодушно относился к нему отец, понятно и естественно то, какое значение он сам придает моим поступкам и промашкам и как избыточно на них реагирует? Очевидно, что верно последнее (Kohut, 1984, стр. 176).



Кохут не говорит пациенту, что его реакция переноса безумна. Он относится к ней с пониманием — но при этом обесценивает ее. Реакция понятна и естественна, но все равно чрезмерна. Подобный подход — добрый и сочувственный — может еще сильнее помешать пациенту пережить обиду и гнев. Кохут был заинтересован в том, чтобы обеспечить эмпатию, которая исцелила бы последствия недостатка эмпатии у первоначальной фигуры — как предполагается, этот недостаток эмпатии и вызвал у пациента нарциссическую ярость. Большинство современных аналитиков согласятся, что подобный опыт может оказывать целительное воздействие. Однако избыточная сосредоточенность на заглаживании последствий травмы, вызвавшей проблемы с яростью у пациента, прежде всего мешает пациенту добиться полного контакта с ней. Хотя Кохут, разумеется, не делал на этом упора, однако и он отмечал: «Анализируемый, не осознающий свою ярость, должен сначала пережить ее, и лишь тогда он обретет способность плодотворно изучить широкий контекст, в котором она возникает» (Kohut, 1977, стр. 125). Современный анализ придает особое значение именно этой стороне проблемы, а в особенности принятию и усвоению деструктивности. Современный анализ стремится обеспечить целительный опыт и именно поэтому бдительно следит, чтобы негативные чувства не отчуждались от эго, не подавлялись еще сильнее и не отрицались — то есть не загонялись бы так или иначе в подполье, в то время как «Я» пациента прибегает к мнимой адаптации к доброму, сочувствующему терапевту-«целителю».

Современный анализ в таких случаях скорее всего предложит интервенции в виде вопросов, построенных таким образом, чтобы помочь пациенту выразить свое чувство обиды и одновременно понять, чем оно вызвано. «Почему я опоздал (не отреагировал должным образом?» Ответ, вероятно, покажет, что пациент ощущает, что аналитик на самом деле не интересуется им, не любит его или нарциссичен, как его отец или мать, или что он считает, будто история, которая вызывает у пациента такую гордость, на самом деле недорогого стоит и так далее. Все эти предположения, вероятнее всего, представляют собой проекции интернализированных объектов или отрицаемых аспектов своего «Я» (или восприятие индуцированных установок, а может быть, и верное восприятие собственного субъективного вклада аналитика в ситуацию). Их можно исследовать, чтобы выявить более глубокие уровни опыта пациента.

И классический анализ, и «Я»-психология Кохута предлагают интерпретации, которые не способствуют тому, чтобы пациент достаточно долго воспринимал аналитика как плохой объект. Самый акт переработки интерпретаций подталкивает пациента к тому, чтобы достучаться до той части своей личности, которая склонна к сотрудничеству и будет все это слушать, а также до наблюдающего эго, которое будет все это обдумывать, и этот интрапсихический сдвиг сам по себе мешает интенсивному взаимодействию в рамках переноса. А главное, подобные интерпретации эмпатической коммуникации делаются с позиции человека благосклонного, рационального и готового помочь, что мешает пациенту и дальше считать аналитика плохим. «Хорошая», «рациональная» позиция аналитика вполне может заставить пациента взять на себя все «плохое» в этой неприятной ситуации (Epstein, 1987), и в результате он будет вынужден почувствовать, что хотя с учетом его прошлого такое восприятие понятно и естественно, в настоящем он все равно ошибается и ведет себя нерационально.

Современный аналитический подход к подобному опыту отрицательного переноса состоит не в том, что этот опыт для пациента не более чем удобный случай понять, что его восприятие ошибочно, а в том, что отрицательный перенос возрождает эмоционально значимое прошлое и таким образом обеспечивает пациенту уникальную возможность ощутить, облечь в слова и принять все ответвления мыслей и чувств, а особенно — гнев и ненависть, которые до сих пор были направлены вовнутрь. При работе с такими пациентами современный аналитик готов терпеть отрицательный перенос столько, сколько потребуется для этого интегративного процесса, и с такой интенсивностью, какую только смогут вынести обе стороны и их терапевтические отношения, которые должны продолжаться. В идеале аналитик хочет, чтобы отрицательный перенос смягчился не потому, что он перестал ассоциироваться с личностью аналитика или товарища по группе в результате генетических интерпретаций, а потому, что аналитик или товарищ по группе обеспечил пациенту достаточно целительного опыта, не срывая с себя маски переноса. Это и есть коррективный эмоциональный опыт с максимально релевантным объектом. Точка зрения современного анализа состоит в том, что если групповой терапевт излишне поспешно избавляется от отрицательного переноса, поместив его обратно в прошлое пациента, он в лучшем случае упускает возможность обеспечить пациенту корректирующий опыт, а в худшем навязывает ему неверное решение, основанное на сознательной или бессознательной потребности аналитика избавиться от бремени отрицательного переноса. Стивен Митчелл (Mitchell, 1988, стр. 292) сказал, что в переносе пациенты ищут одновременно что-то новое и что-то старое. В этом контексте можно сказать, что они ищут что-то новое в чем-то старом.

До той поры, пока такого рода пациент не обнаружит нечто хорошее в плохом объекте и у него не появятся новые положительные чувства, его гнев и жажда мести требуют внимания: с одной стороны, их следует признавать как чувства, с другой стороны, придется следить, чтобы они не привели к поведению, разрушительному для самого пациента или для группы. Ведущий группы должен не просто способствовать тому, чтобы гнев и ненависть, направленные вовнутрь, нашли путь к внешним объектам, но и не позволять, чтобы агрессия, направленная вовне, навредила группе или ее терапевтическому функционированию. Иногда нужно помогать участникам группы не вредить окружающим.



ЧРЕЗМЕРНАЯ АГРЕССИЯ В ГРУППЕ



Хотя верно замечено, что некоторые участники групп черпают силу в том, что им впервые удается выразить необузданный гнев в словах, а некоторые — в том, что обнаруживают, что вполне могут пережить подобную атаку, направленную на них, нужно, чтобы выражение агрессии не выходило за рамки толерантности всех участников группы в целом и каждого в отдельности. Если ведущему удается создать в группе атмосферу безопасности, в ней будут приемлемы относительно интенсивные чувства гнева и агрессии. Разумеется, важно, чтобы ведущий четко и ясно донес до группы, что он здесь главный и никакой разрушительной деятельности не потерпит. Он бдительно наблюдает за участниками, у которых затрагиваются подавленные чувства, и следит, чтобы эти чувства не дошли до такого уровня, когда они приведут к неконтролируемым импульсивным действиям. Ведущий группы, работающей по принципам современного анализа, стремится избегать разрушительных действий и принимает для этого следующие меры:

1. регулирует количество стимуляции и фрустрации, выпадающее на долю каждого участника,

2. помогает участникам как можно скорее облекать негативные чувства в слова,

3. учит участников группы говорить так, чтобы не наносить ущерба друг другу, и

4. совершает интервенции, чтобы предотвращать повторяющееся поведение, разрушительное для группы.

Регулирование фрустрации



Ситуация в группе приводит к фрустрации по самой своей природе, особенно у доэдипальных личностей. Участникам группы отказывают в праве на исключительное индивидуальное внимание и тщательно выстроенную атмосферу, возможную при индивидуальной психотерапии. Участники вынуждены слушать, когда хотят говорить, и должны терпеть непонимание и переносы со стороны товарищей по группе. Небольшие дозы фрустрации способствуют терапевтическому функционированию, однако ее избыток может привести к деструктивному поведению. Чтобы не допустить этого, ведущему стоит самому обеспечивать коммуникацию, помогающую снизить фрустрацию и доставить участникам удовольствие, или поощрять других участников группы так делать. Некоторым пациентам необходимо чувствовать, что лидер никогда о них не забывает. Если такие участники ощущают, что к ним относятся с вниманием и пониманием, это помогает им сдерживать разрушительные порывы и сотрудничать с группой.



Вербализация отрицательных чувств



Ведущий в состоянии помочь импульсивным участникам группы облекать в слова фрустрацию-агрессию, не доводя до того, чтобы она вышла из-под контроля. Розенталь сказал: «Преобразование враждебно-агрессивных импульсов в язык — главная стратегия, позволяющая нейтрализовать воздействие разрушительных для терапии сил» (L. Rosenthal, 1987, стр. 109). Если допускать, чтобы импульсы обиды и возмущения накапливались, это может создать взрывоопасную ситуацию, угрожающую безопасности группы, и привести к тому, что кто-то из участников покинет группу. Иногда достаточно простого вопроса: «Джон, вас что-то беспокоит?» или «Мэри, как вы считаете, у Джона сейчас спокойный вид?» Такое внимание к ранимому участнику группы не только позволяет выпустить накопившуюся обиду, но и само по себе облегчает неприятное ощущение, что участником пренебрегают. Иногда этого недостаточно и для высвобождения интернализованной агрессии нужно применить другие приемы, в том числе вышеописанные.



Обучение умению говорить так, чтобы не ранить собеседника



По выражению Спотница (Spotnitz, 1985b), «Убить человека словом не так-то просто. Такое случалось, но в общем и целом это довольно трудно». Главный принцип при налаживании ощущения безопасности — добиться того, чтобы в группе можно было только говорить и чувствовать, а больше ничего. Физическая опасность никому не грозит. «Говорить, а не действовать» — первый элемент группового контракта. Потенциально опасные действия нужно немедленно пресекать. Любые действия, кроме высказываний, считаются сопротивлениями и нуждаются в проработке. Прикасаться друг к другу, есть, двигать стулья, отсутствовать на сессиях, опаздывать, платить не вовремя и так далее — все это «отыгрывание» и требует изучения.

Мы хотим защитить участников не только от физических травм, но и от того, чтобы их ранили словами. Ведущий должен управлять выражением ненависти и ярости, чтобы оно не выходило за пределы толерантности участников группы. Участникам помогают не просто выражать свои чувства, но и распознавать, обдумывать и терпеть чувства окружающих. Зачастую участникам группы требуется тренировка, чтобы увидеть разницу между тем, чтобы выражать ненависть, и тем, чтобы действовать в соответствии с этим чувством с целью уничтожить или ранить кого-то, пусть лишь словесно.

Может оказаться необходимым помочь участникам группы только описывать свои чувства, а не переходить на личности и не клеймить собеседника обидными словами. Хаим Гинотт рекомендовал родителям говорить детям: «Я начинаю сердиться. Я начинаю очень сильно сердиться!», а не «Как ты можешь быть таким дураком!» Первое утверждение не ранит эго ребенка. Подобным же образом Ялом проводил различие между утверждениями, описывающими личные чувства — например, «Когда вы это делаете, я злюсь, ощущаю угрозу с твоей стороны и часто боюсь вас» — и агрессивными интерпретациями вроде «Я думаю, что ыы мне очень завидуете и хотите принизить меня в своих глазах», которые, по его словам, «скорее всего, заставят защищаться и прервут конструктивный взаимообмен» (Yalom, 1975, стр. 155). Как уже упоминалось, современные аналитики уже давно стоят за применение «объектно-ориентированных интервенций, сосредоточенных на аналитике, третьем лице или предмете, чтобы не подвергать излишнему напряжению эго ранимого пациента. Один студент Института современного психоанализа достиг в этом небывалых высот. Когда пациент в припадке гнева схватил коробку с бумажными платочками и швырнул ее через всю комнату, будущий аналитик спросил: «Почему платочки полетели?» Для участников группы, у которых возникают чувства гнева или агрессии, эквивалентом объектно-ориентированных интервенций по отношению друг к другу становится словесное описание того, что они чувствуют: «Я очень сердит на вас за то, что вы только что сказали», а не попытки больно задеть при помощи слов: «Безмозглая ты скотина, неудивительно, что жена хочет от тебя уйти».



Предотвращение поведения, разрушительного для группы



Если у какого-то участника группы при сознательном или бессознательном попустительстве остальной группы повторяется паттерн агрессии, который грозит разрушить группу, ведущий может применить своего рода «прогностическую интервенцию», которую разработал Л. Розенталь (L. Rosenthal, 1971, 1987) для профилактического воздействия на подобное сопротивление в группе. Например, участник группы нападает на каждого новичка, пришедшего в группу, и в результате они уже не возвращаются, а остальная группа не пытается остановить агрессора. Тогда ведущий начинает следующую сессию словами: «Если еще кто-нибудь выразит желание примкнуть к нашей группе, как бы вы хотели, чтобы Сэм его прогнал?» (L. Rosenthal, 1992). В другом случае одна из участниц словно бы исчезает — остальные участники не обращают на нее ни малейшего внимания. Терапевт тоном, в котором слышно стремление защитить участницу, спрашивает: «Как Мэрилин планирует добиться, чтобы сегодня ее никто не замечал?» А затем, уже несколько жестче, добавляет: «И как наша группа собирается с ней в этом сотрудничать?» Эти и другие примеры блестяще проанализировал Д. Розенталь (D. Rosenthal, 1993), показав, что терапевтическое воздействие подобных интервенций многослойно: выявляется сопротивление, налаживается контакт с группой на уровне ид, эго и суперэго, агрессия перенаправляется на терапевта, совершаются интерпретация, присоединение, эмоциональная коммуникация, применяются контрпереносные чувства терапевта.

Тем не менее, сколько бы ведущий ни старался ограничить и предупредить враждебные атаки, они будут происходить. Для снижения напряженности среди участников группы, которые подвергаются нападению, ведущий, в частности, может перенаправлять враждебные нападки на себя. У меня была группа, где один из участников постоянно язвил другого, и тот под непрестанными уколами начал слабеть и чахнуть. Я обратился к третьей участнице и спросил ее, что, по ее мнению, происходит между ними. Агрессор в ярости, что атаку прервали, перенаправил ярость с товарища по группе на меня и обвинил меня в том, что у меня убийственные намерения. Тогда я занял позицию «подходящего объекта, который переживет нападение и не станет мстить». При необходимости ведущий может прибегнуть к генетическим интерпретациям, чтобы снизить интенсивность отрицательных переносных чувств («Вы так сильно злитесь на Джима, поскольку он напоминает вам отца») либо пригрозить пациенту исключением с целью усилить у него контроль над эго. Если уже произошли атаки, которые могут быть губительны для кого-то из участников, возражения ведущего благодаря мощному переносу на него со стороны участников вполне способны снизить разрушительное воздействие нападок. Для работы с такого рода проблемами У. Кирман (W. Kirman, 1977, стр. 136 — 139) предлагает девять типов интервенций, каждый из которых «одновременно нейтрализует атаку, не вредит атакующему и продвигает вперед кого-то из участников группы, а иногда сразу нескольких».



КОНТРПЕРЕНОС. ЧУВСТВА ВЕДУЩЕГО



Когда в группе пробуждаются гнев или ненависть, у ведущего также могут появиться соответствующие чувства страха, гнева и ненависти. Современные аналитики считают подобные чувства индуцированными чувствами или объективным контрпереносом — в противоположность субъективному контрпереносу, то есть чувствам, возникающим у ведущего вследствие особенностей его собственной биографии. Развивать у терапевта способность распознавать и терпеть все подобные чувства, по-прежнему исполняя терапевтическую роль — центральная цель обучения групповой терапии в рамках современного анализа. Очень важно, чтобы ведущий осознавал свой страх и гнев,



1. поскольку необходимо, чтобы он не был склонен бессознательно отыгрывать их в группе. То, что справедливо по отношению к участникам, в равной степени применимо и к ведущему: если чувства отрицают, они с большей вероятностью будут отыграны. Если терапевт налаживает контакт с этими чувствами, он меньше склонен непреднамеренно выпускать гнев при помощи враждебного поведения или из-за неосознанного страха совершать всякого рода маневры, дабы избежать агрессии со стороны группы. Самые распространенные помехи в ходе групповой терапии как раз и связаны с попытками ведущего не замечать чувств, которые вызывает у него группа, и уклоняться от того, чтобы их признать.

2. ради сохранения собственного душевного и физического здоровья. Эмоциональная бомбардировка со стороны группы вредна и психологически, и соматически, если не признавать и не перерабатывать мощные индуцированные чувства, а при необходимости и выражать их безвредными и безопасными способами в группе, на супервизии или где-то еще.

3. чтобы понимать, что происходит в группе на эмоциональном уровне. Чувства, вызванные объективным контрпереносом, зачастую служат важнейшим источником информации о непроявленных и тем не менее важных течениях в группе.

4. чтобы эти чувства были доступны для осознанного применения в контролируемой терапевтической эмоциональной коммуникации.



Никто, разумеется, не станет спорить, что ведущему очень важно осознавать свой гнев и страх и уметь их выносить. Если он будет слишком сильно защищаться от подобных эмоций, то не сможет плодотворно с ними работать, а если сам не может переносить подобные чувства, то, конечно, едва ли сумеет помочь своим пациентам безопасно их переживать. Случается, что терапевты, особенно начинающие, избегают гнева группы либо из-за потребности нравиться, либо из опасений, что если участники группы рассердятся, то покинут группу (Ormont, 1974). Даже опытные терапевты зачастую ощущают, что их эмоциональная стойкость и прочные психологические защиты содрогаются под натиском сильнейших эмоций, которые генерирует группа. Особенно часто это случается при работе с пациентами в пограничных состояниях, чьи примитивные эмоциональные состояния и размытые границы позволяют им индуцировать очень сильные чувства страха и ярости. В такие периоды становится ясно, зачем нужны тренировка, опыт и постоянная супервизия. Если ведущий стал мишенью сильнейшей ненависти, ему по возможности стоит следовать совету Эпштейна: «понимать, что тяжелые эмоциональные расстройства… и отрицательный контрперенос — это необходимая составляющая терапии. Что терапевт должен доказать, что способен полностью принять на себя свой контрперенос во всей его многогранности и пережить самые интенсивные чувства, в том числе ненависть, ненависть к себе, бессилие и отчаяние, и при этом не… мстить и не бросать [пациента]» (Epstein, 1984).



Как работать с нападками на ведущего при помощи группы



Хотя совокупная сила эмоций сразу нескольких пациентов существенно осложняет задачу ведущего по сравнению с работой индивидуального терапевта, группа также снабжает его уникальными ресурсами, позволяющими совладать с подобными ситуациями. Подобно тому как ведущий может перенаправить атаку с ранимого участника группы на самого себя, ему иногда полезно при атаке на себя распылить ее на всю группу. Если ведущий чувствует, что индуцированные в нем чувства сильнее, чем ему бы хотелось, он может обратиться к относительно нейтральным участникам группы и привлечь их к работе над этой проблемой. Сам акт вовлечения большего количества участников группы, как правило, смягчает излишне напряженную ситуацию и к тому же дает ведущему некоторый простор, чтобы переработать свои чувства и подумать над реакцией. Кроме того, участники группы служит своего рода «знатоками местных обычаев», которые подтверждают точку зрения ведущего или снабжают его дополнительными сведениями, а при необходимости помогают справиться с собственными субъективными трудностями (Ormont, 1991). Другие участники группы способны обеспечивать своему товарищу как понимание, так и эмоциональную реакцию, которые не всегда есть в распоряжении ведущего.

Скажем, в одну мою группу пришел новичок, в котором бурлила едва сдерживаемая враждебность, и в первые же сессии у него случилось несколько стычек со мной и с другими участниками. Все мы старательно терпели и его враждебную манеру держаться, и всяческие завуалированные угрозы уйти из группы. На одной сессии новичку показалось, что к нему отнеслись пренебрежительно, и он обрушил всю свою ярость на меня. Доминирующей контрпереносной реакцией у меня стала ярость из-за этой необоснованной злобной атаки и возмущение из-за того, что этот участник совершенно не ценил нашего терпения. Мне уже хотелось сказать ему, что он неблагодарная тварь и я только и мечтаю, когда он наконец уйдет из группы. Еще я чувствовал, что именно конфронтации со мной он и добивался: тогда у него будет право обидеться на дурное обращение и покинуть группу. Однако влияние моего собственного гнева было столь велико, что я не был уверен, что смогу совладать со своими чувствами и ответить с должным спокойствием. Мне было очевидно, что мои чувства — это не совсем то, что нужно пациенту в данный момент. Поэтому я не стал прямо обращаться к нему, а спросил у группы в целом: «Как мне следует на это ответить?» Кое-кто из участников поддержал агрессора, сказал, что его обида вполне законна, и воспользовался случаем облечь в слова собственное недовольство мной. Однако нашлись и другие участники, которые сказали, что не понимают, откуда взялась такая враждебность и такая жажда битвы. Он что, не умеет общаться по-другому? Благодаря тому, что некоторые участники поддержали агрессора, он почувствовал себя в этой ситуации увереннее и спокойнее — и смог взвесить вопросы других участников по поводу своего излишне воинственного поведения. А то, что эти неприятные вопросы задавал не я, а другие участники, сделали их не такими грозными. В такие минуты я очень радуюсь, что у меня есть возможность подключиться к многообразным эмоциональным ресурсам группы.

Выражение гнева ведущего



Разумеется, выражать гнев ради своего удовольствия или бессознательно изливать его на участников группы, даже в ответ на агрессию, ведущему строго противопоказано. Рассказывают — и это должно послужить уроком всем нам, — что один известный групповой терапевт, выслушав пространную гневную филиппику в свой адрес, сумел с сочувствием ответить: «Неужели вы так долго держали это в себе?» Однако случается, что справедливое выражение переработанного гнева у ведущего обладает терапевтической ценностью.

1. Если ведущий хочет служить объектом, который переживет атаку и не будет мстить, то контролируемое выражение гнева может оказаться полезным, так как продемонстрирует, что атака не уничтожила ведущего психологически и что он не просто пережил ее, но и полон сил. Как говорит Эпштейн: «Если терапевт стал объектом яростной и несправедливой атаки, он пользуется своей собственной агрессией — но лишь в тщательно выверенной степени, — чтобы выйти из дезинтегрированного состояния, в которое его ввергнул пациент, и тем самым подтвердить, что он пережил атаку» (Epstein, 1984).

2. Агрессия со стороны терапевта помогает некоторым пациентам достичь «более переносимого распределения плохих качеств» (Epstein, 1977). «Когда аналитик реагирует на атаку пациента встречной эмоцией, то спасает пациента от представления о том, что он целиком и полностью плох и вынужден общаться с собеседником, который целиком и полностью хорош, а такая мысль сама по себе способна привести в ярость» (Epstein, 1977).

3. Хотя не все считают, что обратная связь в виде тщательно вымеренного гнева или переработанной ненависти — это эмпатия, ответить адекватной агрессией на то, что пациент в общении с терапевтом раз за разом заново проигрывает нездоровые отношения в прошлом, — это на самом деле и есть самая что ни на есть терапевтическая эмпатия (Kirman, 1986). Это эмпатия по отношению к проецированному «Я»-ребенку-жертве, которая способна придать пациенту сил в борьбе против интернализованного плохого родителя, чье поведение в данный момент и отыгрывается в агрессии против терапевта. Одна агрессивная пациентка, которой я гневно заявил «Вы здесь не для того, чтобы несправедливо оскорблять меня, немедленно прекратите!», не только стала менее агрессивно вести себя в ходе терапии, но и вскоре сообщила, что сумела установить четкие границы в общении со своей агрессивной матерью.

4. По разным причинам, в число которых входит и потребность в фигуре, на которую можно осуществить отрицательный перенос, некоторые пациенты нуждаются в гневных чувствах для установления надежного эмоционального контакта. Ормонт рассказывает, что у него была группа трудных подростков, которые начали сотрудничать с ним исключительно после того, как он «наорал на них, обозвал крысами, садистами и отребьем, не способным на нормальные человеческие чувства… им нужен не терапевт, а горилла с дубиной… После этого, с моей точки зрения, с группой было покончено. Ну и пожалуйста, пусть они больше не приходят, мне все равно!» (Ormont, 1984). Иногда подобные чувства и есть единственный правдоподобный ответ на поведение пациента, так что у терапевта не остается выхода, и он вынужден так себя вести, иначе его реакция покажется неискренней (Epstein, 1977, 1984; Kirman, 1986; Spotnitz, 1976; Winnicott, 1947). Винникотт писал: «На некоторых этапах некоторых анализов пациенту на самом деле нужна ненависть аналитика, и тогда необходима не просто ненависть, но ненависть объективная. Если пациенту нужна объективная, оправданная ненависть, нужно, чтобы он мог ее получить, иначе он не сможет почувствовать, что способен получить объективную любовь» (Winnicott, 1947, стр. 199). О потребности в отрицательном «Я»-объекте пишет и Боллас: «Есть личности, которым кажется, что пока аналитик не сможет их возненавидеть и пока они не увидят свидетельства этой ненависти, есть риск, что их так и не узнают… [именно] в этот момент, когда он ощущает фрустрацию [аналитика] , он ощущает раппорт с аналитиком, чье спокойствие до той поры, даже если он проявлял симпатию и сочувствие, воспринималось как отторжение, противостояние» (Bollas, 1987, стр. 128)



Заключение



В этой статье описаны некоторые приемы современного анализа, позволяющие решить разные проблемы с гневом и ненавистью. Иногда помощь требуется прежде всего для того, чтобы вступить в контакт с этими чувствами, иногда — чтобы возродить жизненно необходимые отрицательные отношения, иногда — в основном для контроля над деструктивным поведением. В любом случае помочь пациентам в группе почувствовать свой гнев и ненависть и облечь их в слова вместо того, чтобы совершать какие-то действия, — надежный способ интегрировать порожденную ими агрессию. Получить беспрепятственный доступ к своей ярости и при этом полностью контролировать ее выражение — значит ощутить свою колоссальную силу. С этими чувствами связаны мышление, воображение, сила воли и другие процессы в эго. В подобном широком контексте эго они позволяют перераспределить энергию и тем самым обрести вкус к жизни и уверенность в себе.



СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ СМ. В ОРИГИНАЛЕ



¹ Подобные переносы подробно описаны у Кохута (Kohut, 1971) как ««Я»-объектные переносы», и у Серлза (Searles, 1961) и других как «симбиотические переносы».

² Упор на эмпатическую подстройку, который делает Кохут, также заставляет особо подчеркивать важность эмоциональной коммуникации: «Я стал чувствовать себя свободнее и без опасений и угрызений совести показывал анализируемым свое глубочайшее сочувствие и участие посредством теплоты в голосе, подбора слов и других столь же тонких инструментов» (Kohut, 1984, стр. 221) Однако Кохут в отличие от современных психоаналитиков, похоже, ограничивался передачей лишь теплых, положительных чувств.